«Товарищ Феномен»

«Товарищ Феномен»
«Савва Тимофеевич Морозов мог страстно увлекаться. До влюбленности. Не женщиной это у него большой роли не играло, а личностью, идеей», так аттестовал Морозова Немирович-Данченко, и не когда-нибудь, а в разгар романа Саввы Тимофеевича с первой красавицей МХТ Марией Андреевой. То есть когда все выглядело так, будто женщина как раз была для Саввы важнее всего на свете. Но Немирович знал, что говорил. Дело тут было не только в любви

Нет, он, конечно, был очарован Андреевой и ее женской прелестью, и сценическим талантом. Но еще больше Савву зацепила опасная игра, в которую вовлекла его эта женщина. Андреева, сагитированная репетитором собственного сына, была связана с боевой группой РСДРП, добывала для партии деньги, и сам Ленин дал ей партийную кличку Товарищ Феномен. Муж, погрязший в картах и разврате, был Андреевой не помеха. И Савва кинулся в этот омут.

Начиналось все так. «Маша, отчего ты бледна сегодня? Отчего эти круги под глазами?» спрашивал он. «Ах, Савва, вчера был суд над целой группой наших, говорила Андреева, не сводя с Саввы нежных черных глаз. Совсем мальчики, а их сослали в Сибирь! Там же очень холодно!» «Ты предлагаешь мне растопить снега?» «Нет. Только купить для них теплую одежду». Дальше больше. Савва согласился прятать у себя нелегальных. Несколько недель под видом ветеринара у него в орехово-зуевском доме скрывался Николай Бауман. Зинаида Григорьевна его боялась и все говорила мужу: «Я кожей чувствую, этот немец без чести и совести. У него глаза убийцы, гони его, пока всех нас не порешил!»

Следующим «спасаемым» стал сам руководитель боевой группы, тайно направлявшей все действия Андреевой, Леонид Красин. Это был элегантный человек с нервным интеллигентным лицом, между прочим, толковый инженер. И Савва взял его к себе на фабрику главным электриком. Красин нравился ему тем, что умел удивлять. К примеру, предложил Савве самому отвезти на собственную фабрику чемодан прокламаций. Кто бы другой согласился на такое? А Савва только глазами весело сверкнул: «Но уж условие: никто из рабочих не должен знать, что это я привез!»

В другой раз он отвез шрифт для тайной типографии в Иваново-Вознесенск. Наконец Красин потребовал у Саввы гарантированный ежемесячный взнос на издание газеты «Искра» три тысячи. Морозов ответил, что денег не печатает и потому даст только две тысячи в месяц. «За первые пять месяцев вперед», строго сказал Красин. При этом предупредил: пусть уж господин Морозов не обижается, в «Искре» готовится разоблачительная статья против него самого. Савва, от души развлекаясь такой наглостью.

Может быть, дело еще и в том, что Морозов ничуть не опасался своих рабочих: его совесть перед ними была чиста. Это при его отце, Тимофее Саввиче на Никольской мануфактуре бывали стачки, причем весьма серьезные. Дело дошло до суда, на котором правыми были признаны стачечники (что не помешало властям упрятать самых рьяных их них на рудники). Слишком круто управлял делами Тимофей Саввич, изводя рабочих непомерными штрафами за каждый чих. Из-за этого-то Савва, изучавший химию в Кембридже, друживший с Менделеевым и готовившийся открыть собственную научную лабораторию, вынужден был переменить жизненные планы и сделаться вместо отца директором мануфактуры. Ему быстро удалось уладить конфликт. Савва проявил себя блестяще, упразднив драконовские правила, модернизировав производство на английский лад и даже построив диковинную для Москвы турбинную электростанцию. Для своих рабочих а их на шести морозовских фабриках трудилось 13 тысяч он стал строить теплые бараки, школы, больницы и даже театр. Отец топал ногами и ругал сына социалистом, но все нововведения шли делу на пользу. Именно при Савве модернизированная Никольская мануфактура заняла третье место в России по рентабельности, а морозовские изделия вытеснили английские ткани не только в России, но даже в Персии и Китае. И все же один старый ткач, проработавший у Морозовых лет сорок кряду и бывший в почете еще у Саввиного отца, говаривал молодому хозяину: «Бросил бы ты фабрику, Савва, да ушел куда-нибудь. Не в твоем характере купечествовать, не удал ты хозяин!» Чувствовалась в Савве какая-то червоточинка, какой-то надрыв, достоевщина, склонность к разрушению. Но признавался, что субсидирует большевиков главным образом оттого, что ему чрезвычайно опротивели люди вообще, а уж люди его круга в особенности. Но лучше бы Савва никогда не выходил из своего круга

Ну а потом в МХТ появился Максим Горький принес пьесу «На дне». «Интересное лицо», подумал тогда Савва. Горький действительно выглядел интересно со своей манерой курить в кулак, со своими вечными сапогами и косовороткой и болезненной ранимостью: он краснел как девица и смахивал слезы при малейшей критике его пьесы, и это пробуждало к нему острое Саввино сочувствие.

Наташу захотела играть Андреева. Немирович-Данченко возразил, что она слишком интеллигентна. Андреева вспыхнула, а Савва ядовито осведомился, не собирается ли Владимир Иванович искать актрису на Хитровом рынке. «Немирович задумал выжить меня из театра, жаловалась своему покровителю Андреева. У него теперь другая прима, Книппер-Чехова. Говорит: «Андреева актриса полезная, а Книппер до зарезу необходимая». Постепенно все главные роли от меня уходят к ней. За Ольгой же Антон Павлович, а значит, репертуар. А за мной кто?» «Как это кто? А я?» «Ах, Савва, только не думай, что я прошу тебя в это вмешиваться!»

Понятно, что ему тут же приходилось вмешиваться. Бывало, Андреева с нервическим смехом предрекала себе скорое увольнение из театра и смерть под забором от нищеты. Морозов снова спрашивал: «А я?» и даже специально застраховал свою жизнь на 100 тысяч в пользу Машеньки: вдруг, мол, с ним что-то случится, так вот чтобы любимая не оказалась под забором. И уж конечно, Савва воевал с Немировичем, отбивая для Андреевой хоть какие-то главные роли. Кстати, Наташу отдали именно ей тут уж постарался не только Морозов, но и Горький. Правда, в результате Савва Тимофеевич с Владимиром Ивановичем перестали здороваться.

На премьере «На дне» Мария Федоровна вытащила Горького на сцену и на глазах у всей публики облобызала. На другой день они гуляли где-то вдвоем под дождем, а еще Андреева купила себе новые духи «Ландыш» (Горький сказал, что любит запах ландышей). Савва все видел и даже ревновал, но беда в том, что ему самому слишком интересен был Горький. Собственно, это было новое страстное увлечение Морозова

Каждый день Савва водил Алексея по ресторанам, кормил ухой да расстегаями и говорил, говорил, нервно потирая ладонью свою бритую голову. Немного о революции (Алексей Максимович, убежденный социал-демократ, тоже сошелся с группой Красина). А больше о себе самом: «Легко в России богатеть, а жить трудно! Я, Алеша, кончу тем, что с ума сойду. А ведь это хуже смерти!» «Савва, глупости ты какие говоришь!» «Брось! Я грамотен. У нас и в Соединенных Штатах третье поколение крупных промышленников дает огромный процент психически больных и дегенератов, ты знаешь это?» У Саввы ведь и самого была психически больная сестра (3)

Или вот еще тема: «Все-таки не очень остроумно, Алеша, что жизнь заканчивается гниением. Нечистоплотно. Я предпочел бы взорваться, как динамитный патрон». «Но ведь ты веришь в Бога, Савва?» «Я говорю о теле, оно не верит ни во что, кроме себя». Эти их задушевные беседы были для Морозова дороже всех женских ласк. И он все твердил: «Люблю я тебя, Алеша, одного тебя люблю. А ты худющий и все кашляешь. Надо бы тебе в Ялту или хоть врачу показаться. Вот помрешь еще, и что я без тебя? Ты один не предашь, не сделаешь подлости, потому что талантливые люди не способны на это! Как там у Пушкина: «Гений и злодейство две вещи несовместные».

Дошло до того, что именно Горькому, а не Андреевой партия стала поручать присматривать за Саввой. Тем более что Товарищ Феномен в этом деле слишком зарвалась, так что даже Станиславский не выдержал и написал ей: «Вы рассказываете направо и налево о том, что Савва Тимофеевич по Вашему настоянию вносит целый капитал ради спасения кого-то. Я люблю Ваш ум и взгляды и совсем не люблю Вас актеркой в жизни. Вы начинаете говорить неправду, перестаете быть доброй и умной».

Дальше все развивалось стремительно. На новогоднем балу в последних числах уходящего 1904 года Савва перехватил рукопись Горького, только что подаренную Андреевой. На титульном листе было посвящение: «Кладу эту вещь к вашим ногам. Каждая строка ее кусочек моего сердца. Крепкое оно было сердчишко, а сейчас вы можете приказать вырезать из него каблучки к туфелькам своим, и я только был бы счастлив этим!» «Так! Новогодний подарок Влюбились?» спросил Савва, в упор глядя на неверную возлюбленную.

Через два дня пришел Горький и сказал, что отныне Мария Федоровна Андреева его гражданская жена, что они оба ушли из семей и решили поселиться вместе. В тот вечер Савва хотел застрелиться и даже достал браунинг. Но вовремя вспомнил о троих детях и жене, беременной четвертым (вскоре Зинаида Григорьевна произвела на свет сына Савву).

Следующие четыре месяца изобиловали событиями. Революция, разгоревшаяся в январе 1905 года и сразу залившая Россию потоками крови. Стачка на собственном заводе Саввы да такая яростная, будто вовсе не его рабочим жилось куда лучше других. Не зря Красин проводил время на производстве: те самые люди, которых Савва лечил, давал им крышу над головой, развлекал, образовывал (самых способных отправлял учиться и платил стипендии), били теперь камнями стекла в его конторе. И хуже того, железными прутами били по рукам тех, кто желал работать.

Теперь Савва Тимофеевич тосковал: и революционная игра обернулась кошмарным кровопролитием. И возлюбленная с лучшим другом предали. Андреева влюбилась в Горького так страстно, что ушла из-за него сразу отовсюду: и от Саввы, и от сговорчивого и нетребовательного мужа, и из МХТ. Влюбленные уехали в Ригу, где Андреева поступила в труппу местного театра. Но вскоре попала там в больницу с перитонитом. Горький в это время был в отъезде по делам революции. Бросив все, Савва помчался в Ригу. Андрееву выходил, Горького заочно обругал. Но тут пришло известие, что Алеша арестован в Петербурге и препровожден в Петропавловскую крепость. И Маша снова стала глядеть на Савву своими умоляющими глазами. Пришлось раскошеливаться и вызволять Горького под залог 10 тысяч рублей. После чего Савва, совершенно разбитый и опустошенный, вернулся домой.

Последней каплей стала ссора с Горьким. Алеша пришел к Савве по поручению Красина просить денег. Но у Морозова прошла охота финансировать все это. Он думал, что волен давать или не давать деньги большевикам. Но большевики, очевидно, считали, что Морозов им обязан! Савва гостя выгнал да еще бушевал после: «Экий омерзительный человек этот Горький! И охота ему представляться босяком, когда все вокруг отлично знают, что его дед был богатым купцом второй гильдии!» В тот же день Савва впал в нервное расстройство, стал вздрагивать от любого звука или вдруг дико хохотать без всякого повода. Врачи опасались не только за его разум, но и за саму жизнь. Решено было спешно везти Морозова в Канн, лечиться.

Красин неистовствовал! Ведь он же предупреждал, что этим все кончится! Еще когда Андреева бросила Савву ради Горького, он прибежал к Товарищу Феномену: а как же теперь будет с финансированием партии? Но Андреева уверила Красина, что Морозов любит Горького, так что ее союз с Алешей только улучшит ситуацию. Бред! И вот результат: денежный мешок сорвался с крючка! Придется браться за дело самому, и самым решительным образом!

Красин встретил Савву во Франции, будто бы случайно, на улице. Рассказал, что только что из Лондона, со съезда РСДРП. Что теперь как никогда нужны деньги: создавать боевые группы, покупать оружие. Мол, партия выходит на другой круг событий! Савва будто и не слушал, только процедил сквозь зубы, что после расправы над великим князем Сергеем Александровичем (тот был взорван бомбой такой силы, что хоронить было почти нечего) вообще не желает разговаривать ни с кем из революционеров. Красин был терпелив: ну и не разговаривайте, просто дайте денег. Хотя бы 1200 рублей. Морозов отрицательно покачал головой. Тут их нагнала Зинаида Григорьевна, и Красину пришлось ретироваться.

С тех пор супруги Морозовы стали замечать, что на улице им вечно попадается один и тот же человек. И еще, что по ночам кто-то топчется под балконом. Красин еще звонил пару раз по телефону, писал записки и даже приходил в отель, а Савва закричал: «Пошел прочь!» В ответ революционер нехорошо ухмыльнулся и сказал, что ему очень, очень жаль.

Похоже, судьба Саввы Тимофеевича была решена в тот момент, когда Красин навестил в Ялте Андрееву с Горьким и кто-то из них проговорился про страховой полис на 100 тысяч рублей. А Андреева еще услужливо рассказала Красину про записку, которую Савва написал, однажды надумав застрелиться (он отдал эту записку Машеньке на память). Мол, вложена в какой-то томик у нее дома, в Москве. Дальнейшее было делом техники

С официальным заключением семья Саввы Тимофеевича спорить не стала. Какой смысл? Да и опасно связываться с этими Саввиными дружками. Чтобы похоронить его по-христиански, просто раздобыли свидетельство, что покойный накануне самоубийства тронулся умом. Впрочем, широкой публике про выстрел вообще ничего не говорили. Мать, Мария Федоровна Морозова, на отпевании все приговаривала: «Слабое сердечко было у Саввы. Вот и не выдержало, лопнуло». Дорога от храма до могилы была вся в цветах. Среди них был венок из белых лилий с лентой «От Максима Горького и Марии Андреевой». Зинаида Григорьевна вздрогнула, как от пощечины, когда увидела его. Почтили память Саввы и рабочие Никольской мануфактуры: собрали средства и заказали икону с надписью: «Сия святая икона сооружена служащими и рабочими в вечное воспоминание безвременно скончавшегося незабвенного директора правления Саввы Тимофеевича Морозова, неустанно стремящегося к улучшению быта трудящегося люда». Впрочем, находились и такие, кто верил, будто вместо Саввы похоронили кого-то другого, а сам он, мол, отказался от богатства и тайно ходит по фабрикам, поучая рабочих уму-разуму.

Потом был суд семьи Морозовых с Андреевой из-за страховки. Но что тут судиться, когда Савва Тимофеевич сам так решил? Большая часть полученных Машенькой 100 тысяч (за вычетом выплаты ее личных долгов) ушла на нужды РСДРП. И это был не последний крупный вклад Андреевой в дело революции, в 1907 году ей удалось еще найти фабриканта-мыловара, который дал денег на проведение V съезда РСДРП в Лондоне.

Зинаида Григорьевна в память Саввы достроила театр в Орехове-Зуеве. Через несколько лет она снова вышла замуж за Анатолия Рейнбота, потомственного дворянина, в скором будущем градоначальника Москвы (дело кончилось разводом, когда Рейнбота обвинили в превышении служебных полномочий и отдали под суд). На деньги Саввы она построила еще одно архитектурное чудо, на этот раз подмосковное, «Вышние горки» недалеко от реки Пахры. После 1917 года имение у Зинаиды Григорьевны конфисковали, именно там в 1924 году умер Ленин (с тех пор место стало носить название «Горки ленинские»).

Саму же Зинаиду Григорьевну большевики не тронули. Тут, впрочем, все возможное и невозможное сделали Немирович-Данченко и брошенная ради Андреевой жена Горького Екатерина. Именно в те годы, наверное, и родилась странная и не соответствующая действительности «подробность» биографии вдовы Саввы Морозова якобы она из простых и даже работала у Саввы Тимофеевича на фабрике присучальщицей (то есть соединяла порванные нити пряжи на прядильной машине).

Автор – Ирина Стрельникова

Приглашаем в наш новый паблик, где мы каждый день публикуем интересные факты и истории со всего мира История для всех