«Не заметив, наступила на газету с портретом Сталина. Донесли…» Истории и судьбы детей «врагов народа».
30 октября в России отмечается День памяти жертв политических репрессий. Трагедия первой половины ХХ века коснулась судеб очень многих граждан страны, попавших в жернова массовых арестов, выселений и расстрелов.
Памятной датой для этого Дня послужили события 30 октября 1974 года, когда политзаключенные мордовских и пермских лагерей объявили голодовку в знак протеста против политических репрессий в СССР. С тех пор советские политзаключенные ежегодно отмечали 30 октября как День памяти жертв политических репрессий. Официально же этот День впервые был отмечен в 1991 году в соответствии с постановлением Верховного Совета РСФСР.
За годы советской власти массовым репрессиям по политическим мотивам было подвергнуто несколько миллионов человек. Временем Большого террора называют 1937-1938 годы, на которые пришелся пик репрессий.
⠀
Всего за годы Большого террора (1937 – 1938) были осуждены 1,3 млн человек, 682 тысяч из которых расстреляны.
Однако массовые репрессии проводились и до 1937 года, и после эпохи кадровых чисток. Так, в 1920-е годы жесточайшие меры предпринимались против крестьянского населения. За годы коллективизации было раскулачено более миллиона крестьянских хозяйств, около 5 миллионов человек были высланы из родных мест на поселения.
В предвоенное время жертвами массового террора становились не только военачальники, партийное руководство и так называемые «кулаки». В бесконечном потоке репрессированных оказывались и простые люди, собиравшие от голода колоски на полях или оставшуюся после уборки колхозную картошку. В лагеря попадали и за невыполнение нормы трудодней, нарушение трудовой дисциплины. Чтобы оказаться врагом народа, иногда достаточно было одного доноса. С особой жестокостью расправлялись и со священнослужителями, репрессировав более 200 тысяч человек.
⠀
Трагедия ломала судьбы не только самих репрессированных, гонениям и притеснениям подвергались и члены их семей. «Дочь» или «сын врага народа» становились несмываемым клеймом для детей репрессированных. Сегодня предлагаю прочесть воспоминания этих детей, ставших взрослыми, но так и не забывшими то страшное время из своего детства.
⠀
«Семья была так бедна, что Анну хоронили в шкафу…»
«Отец не подозревал, что ему грозит опасность, – рассказывает Валентина Александровна Соколова, дочь репрессированного Александра Ощепкова. – Он отдал 20 лет Красной армии, был награжден медалью РККА, причем в том же году, что и репрессирован. Его арестовали в 1938-м. Со слов мамы, отца вызвали в штаб для награждения или повышения в звании, но когда отец явился, с него сорвали погоны, назвали врагом народа и отправили на Ленина-17, где в то время располагалось управление НКВД. Нас с мамой в течение суток выселили из казенной квартиры. Все вещи конфисковали.
От репрессий никто не был застрахован. Каждую ночь люди видели, как за кем-то приезжает черный воронок. Все эти отчеты о допросах написаны настолько безграмотно, что волосы вставали дыбом: и эти полуграмотные люди решали, жить человеку или умереть?!
Отца обвинили в том, что он скрыл свое происхождение [из служащих], назвавшись сыном рабочего. Дело усугубило и то, что мой дед сидел в тюрьме из-за негативного отношения к советской власти, а старший брат отца в годы Гражданской войны воевал на стороне белой армии.
Во время следствия отца пытали. Со слов мамы, подтвержденных архивными материалами, на одном допросе отец отказался подписывать протокол, за что его посадили на стул и трое суток не давали есть, пить и не пускали в туалет. Мало что соображая от обезвоживания и голода, он подписал протокол. Но позже от своих показаний отказался, ответив, что неизвестно, как бы поступил сам следователь, просидев три дня в одной позе. Сотрудник НКВД вынуждал подписать документ, и отец его ударил. К счастью, его не приговорили к высшей мере наказания, но после осуждения он был лишен всех прав и мог заниматься только физическим трудом. Целый год папа работал на железной дороге грузчиком. Оказавшись в Москве, он попал на прием к Ворошилову, после чего его восстановили в звании и дали новый полк.
С 1940 года наша семья жила в Литве, в городе Паневежисе — отец боролся за установление там советской власти. Мы жили в доме литовской семьи, и мама укладывала нас спать на полу под подоконником, чтобы во время ночных обстрелов в нас не попали пули. В 1941 году полк отца перевели в Псковскую область, в город Опочка, и мы всей семьей перебрались туда. А потом пришла война. Отец знал, что на границе неспокойно: немецкие войска подходили всё ближе. В июне 1941 года папа отправил нас с мамой и сестрой к бабушке в Сибирь. Утром 22 июня, когда мы ехали в поезде в Ленинск-Кузнецкий, по громкоговорителю объявили, что началась война. Мама в этот момент заводила часы… они выпали из ее рук и разбились вдребезги…
Отец участвовал в ожесточенных боях под Ржевом, получил тяжелое ранение и был направлен в Краснокамск в госпиталь. После лечения он приехал к нам в Сибирь, в отпуск, для дальнейшего восстановления. Мы жили в городе Ленинск-Кузнецкий в военном городке, где нам дали комнату. Правда, побыть подольше с семьей отцу не удалось — ему сразу дали новый полк, с которым он ушел в Воронежскую область. Это было в 1942 году. Больше живым своего отца я никогда не видела. Мне было пять лет.
Я помню тот день, когда мама получила похоронку. Это был теплый летний день 1942 года, мы с ребятами играли в песочнице. Вдруг кто-то из детей закричал: «Твою маму ведут!» Я увидела, как женщины ведут маму под руки, она плакала навзрыд и сказала мне, что нашего папу убили. Эти слова я помню до сих пор. Невозможно вспоминать тот день без слез…
В нашей семье хорошо относились к советской власти. Как же могло быть иначе, если отец столько лет отдал Красной армии? Даже когда его арестовали, моя бабушка ставила перед собой портрет Сталина и говорила с ним, убеждала: «Наш Шура ни в чем не виноват». Существующая в то время идеология настраивала нас на светлое будущее, мы верили и знали, что завтра будет лучше, чем сегодня. Когда Сталин умер, все плакали. Это была трагедия для страны.
Только после XX съезда партии люди узнали о массовых репрессиях. Но наша семья знала о них давно и не понаслышке. Был репрессирован и сослан на тяжелые работы в лагеря и муж папиной сестры Анны, Леонид Кенниг — за то, что был поволожским немцем. Вскоре после ареста мужа Анна скончалась, их троих сыновей забрали в детдом. Семья Кеннигов была так бедна, что Анну хоронили в шкафу…»
⠀
«Лежала газета с портретом Сталина, она не заметила и наступила на нее. Донесли…»
Вероника Степановна Сапега, дочь репрессированного, рассказывает: «Моя жизнь началась в Сталинграде, родилась я в 1926 году. Мама моя умерла в 1928 году, так что я ее не помню. Папа нас шестерых воспитывал…
Моя сестра Ядвига работала в школе в библиотеке. Как-то она шла по школе, на пол упала газета с портретом Сталина, оне заметила и наступила на нее. Донесли. Ее прямо из дома забрали. Следователь на допросах ей сказал, чтобы подписывала всё, что ей будут давать. Она и подписывала. А 15 февраля 1938 года ночью пришли за папой. Трое мужчин, представившись сотрудниками НКВД, как звери, стали всё перерывать. Нас с кроватей согнали, всё перевернули вверх дном. А что у нас брать-то было? Только две старые картины. Забрали. И папу забрали…
Через две недели забрали и мою сестру Ромуальду. Ей дали десять лет лагерей, как и папе. Еще через месяц пришли за братом Петей и тетей Анной. Всё так же — приехал воронок, зашли трое. «Корзюк Петр Степанович?» — «Да». — «Вы арестованы». — «За что?» — «Там разберемся». Всё перетрясли и увели брата. И остались дома 14-летний Володя, я и Костя, который был младше меня на год. Благо, с нами жила соседка тетя Оля.
Через три дня снова к нам приехал черный воронок — забирали уже меня, Володю и Костю. Когда стали нас сажать в машину, Володя шмыг — и убежал. Ловить его не стали, а нас повезли на Сортировку в детприемник. Он находился в бараке, с одной стороны жили дети уголовников, с другой — дети политических. … За Володей приезжали несколько раз, но соседи прятали его, так и уберегли. Кстати, когда в нашей семье всех взрослых арестовали, в нашу квартиру тут же вселили другую семью, и Вова жил с тетей Олей, ему возвращаться было некуда. А нас увезли на Украину, в детский дом… В апреле 1939 года моего папу выпустили. Он сразу поехал в Москву к Калинину, попал к нему на прием. Очень плакал там. Калинин ему сказал: «Не плачь, дед, твои дети скоро будут дома». Ему даже дали адрес, где мы находимся.
Когда мы встретились, я его не узнала – так сильно он изменился! Перед нами был старик совсем без зубов. Я узнала потом, что ему их все выбили на допросах…»
⠀
«Отец не смог оправдаться»
«Мой отец, Дмитрий Герасимович, был преподавателем, и мама работала с ним в одной школе, – вспоминает Геронтий Ившин, сын репрессированного Дмитрия Ившина. – Отца арестовали в июле 1941 года. В это время его призвали на воинские сборы, он проходил командирские курсы. Его сняли прямо с обучения, в том же месяце. Причины ареста нам до сих пор неизвестны. Когда отца забрали, мне шел третий год — конечно, я ничего не помню о том дне. Матери тоже не удалось с ним увидеться.
Место, где он проходил командирские курсы, находилось в нескольких десятках километров от нашего дома. Посетить жену и пообщаться с ней ему не удалось. Правда, по пути он смог зайти к родителям — моим бабушке и дедушке. По их словам, он пытался их успокоить, сказал, что ни в чем не виноват и беспокоиться не о чем. К сожалению, все закончилось печально, его все-таки обвинили и расстреляли. Мой дедушка был на суде. Подробностей я не знаю, но дед говорил, что отец не смог оправдаться…
Я не знаю, как звучала формулировка обвинения. Знаю только, что его осудили по статье 58-10 (призывы к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти).
Когда забрали отца, мама только что родила мою младшую сестру, и кроме младенца у нее было еще трое детей. После того как отца забрали, ей пришлось очень тяжело. Детей поднимала в одиночку. Чтобы выйти из тяжелого материального положения, она продала дом, который построил отец. И это позволило нам выжить в самые тяжелые годы…»
«За отцом пришли ночью, как это обычно и бывало»
Людмила Ильинична Окунева, дочь репрессированного Ильи Калуса, вспоминает: «Когда именно и как умер мой отец, в чем его обвиняли я узнала в подробностях только лет 20 назад, когда посетила областной архив в Екатеринбурге. Когда все эти дела рассекретили, я наконец получила к нему свободный доступ. В архиве мне дали его личное дело, и я выписала оттуда некоторую важную информацию. Там было сказано, что его осудили в январе 1938 года по небезызвестной 58-й статье, и уже 21 февраля приговор был приведен в исполнение — его расстреляли.
Мне тогда было всего 9 месяцев — конечно, я ничего не помню. Мама рассказывала, что за отцом пришли ночью, как это обычно и бывало. Хотя сам отец не подозревал об опасности. За ним пришли сотрудники местного НКВД, велели ему одеваться и увели с собой. Якобы нужно было подписать какой-то документ. Больше мы отца никогда не видели.
Он был грек по национальности, это понятно по фамилии. Его предки мигрировали на Украину, в Донецкую область, деревня Бугас — там была целая греческая община. Из архивных материалов мне удалось узнать, что жили они небедно — собственно, поэтому их и назвали кулаками. У них было 16 га земли, две коровы и две лошади. Образование у него — два класса средней школы. Видимо, семья усердно работала, поэтому нажила хорошее имущество. Но в те времена богатое хозяйство могло стать причиной внимания властей, вот его и сослали вместе с семьей в 1931 году на Урал.
Семью моей матери тоже раскулачили. Они жили в Тюменской области, там у них была швейная лавка, приносившая неплохой доход. Всё это отобрали, а их сослали в Свердловскую область, в город Серов, тогда еще он назывался Надеждинск. Там они и познакомились с отцом — вместе работали на лесоповале, занимались лесозаготовками. Потом родилась я. Правда, насладиться отцовством и семейной жизнью мой папа так и не успел…
На лесоповале работало много греков, и вот один знакомый отца по фамилии Яманко донес на него, что он – агент немецкой разведки. Как я прочитала в архивных материалах, папа признал себя виновным – возможно, дело было в пытках… Потому что непонятно, какую разведывательную деятельность можно вести в лесу, они ведь день и ночь работали.
Когда отец не вернулся, мама пошла в местную комендатуру, пыталась расспросить сотрудников, что произошло и где муж, но никто ей ничего не сказал. А в 1958 году, устав от неизвестности, она подала в розыск. Потом пришла бумага, в которой говорилось, что отца расстреляли 20 лет назад. Там было сказано, что дело прекращено за отсутствием состава преступления — то есть его реабилитировали посмертно и выдали свидетельство об этом».
⠀
«На его лице не было живого места — один сплошной синяк»
Виктор Григорьевич Жуков, из семьи раскулаченных и репрессированных, рассказывает: «Мой отец, Григорий Жуков, был родом с Кубани, из станицы Кутаисской. За то, что он отказался вступать в колхоз, его и раскулачили, а потом выслали из станицы и отправили на Урал. Работал мой папа на Монетном торфопредприятии слесарем-электриком. Здесь же, в поселке для спецпереселенцев, он познакомился с моей мамой, тоже спецпереселенкой, высланной сюда вместе с родителями из Курганской области. В 1934 году в этом спецпоселении, входившем тогда в систему ГУЛАГа, я и родился. В 1936 году отца и мать восстановили в правах, и они решили уехать к себе на родину, в Краснодарский край. Но долго мы на Кубани не прожили. В родной станице отец стал работать кузнецом в колхозе «Искра». И по доносу его помощника, беспробудного пьяницы, не желавшего работать, в октябре 1937-го отца арестовали. Его обвинили в контрреволюционной агитации и клевете на колхозы и отправили в тюрьму города Горячий Ключ. Пока велось следствие, мама ходила к отцу на свидания в каталажку. Как-то пришла и увидела, что на его лице нет живого места — один сплошной синяк. От боли, страха и бессилия она расплакалась лишь на улице. Больше они с отцом не свиделись…
После допросов и физических издевательств по решению «тройки» УНКВД по Краснодарскому краю 20 ноября 1937 года отца приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей и отправили снова на Урал, в Нижнетуринскую колонию, которая тогда называлась учреждением И-299.
А нас — маму и двух ее сыновей — перевозили из одного спецпоселения в другое и в конце концов оставили в поселке Нагорном. Строящемуся «Уралмашу» и Пышминскому медеэлектролитному заводу нужен был лес, потому и создали это спецпоселение, жители которого занимались лесозаготовками. Не лагерь, конечно, но бежать было некуда, тем более что паспорта спецпереселенцам стали выдавать только в 1956 году…
Репрессирован сталинским режимом был и мой дед по материнской линии, Тарас Карпович. Его вместе с моей будущей матерью и бабушкой выслали из Курганской области. Он был старовером, очень зажиточным крестьянином, но всего достиг своим трудом, да еще помогал бедным. В доме его после раскулачивания большевики устроили клуб…
Умер мой отец, как сказали потом маме, от воспаления легких в поселке Сарагулка, в Туринской колонии, уже в военные годы. Но тогда свидетельств о смерти политзаключенных не выдавали, и никто не сообщал близким, когда умирал лагерник или арестант. Можно сказать, что вдовство и сиротство начиналось с момента ареста — то есть 10 лет без права переписки фактически означали смертный приговор.
Иногда женщинам в прокуратуре, сообщив о 10-летней ссылке мужа, прямо так и говорили: «Можете выходить замуж». Но мама всё надеялась на возвращение отца, хотя так его и не дождалась.
Похоронили его 5 мая 1943 года, но узнали мы об этом лишь в 1970-х годах. Побывать на его могиле нам так и не довелось. Как оказалось, кладбище политзаключенных было срыто бульдозером, а затем на костях разбили коллективные сады. Теперь там в мае цветут яблони…»
Помнить историю важно! Даже сложную и тяжелую. И мы создали новый паблик, чтобы не забывать. Приглашаем в наш паблик о героях СССР, где м
Добавить комментарий